Как Боб Дилан выступил на фолк-фестивале с электрогруппой — и изменил популярную музыку

На фолк-фестивале в Ньюпорте в 1965 году Боб Дилан впервые вышел на сцену с электрической группой. Часть аудитории — заядлые фанаты фолка — освистала его. Но момент стал знаковым — причем не только в карьере Дилана, но и в истории популярной музыки: он символизировал приход электрозвучания и слияние фолка с роком.

О том, что происходило во время выступления Дилана в Ньюпорте, рассказал Элайджа Уолд в книге «Переход Боба Дилана к электрозвучанию», которая вышла в издательстве Inspiria. Публикуем этот отрывок. 

«Сейчас я приглашу на сцену одного исполнителя... — начал он, но тут же прервался. — Собственно говоря, вся сегодняшняя программа была задумана как серия коротких выступлений... У каждого музыканта время игры ограничено по одной простой причине: на сегодняшнем концерте мы бы хотели представить как можно больше самой разной музыки». Он еще раз подчеркнул, что длительность сетов ограничена для всех, в том числе для его собственной группы, которая, разумеется, выступит позже. 

К этому времени усилители уже гудели, и музыканты выходили на сцену. Блумфилд подключил гитару и проверил настройки, но Ярроу остановил его: «Пожалуйста, ребята, не начинайте, подождите немного». Блумфилд взял пару аккордов. И Ярроу приступил к официальному объявлению: 

«Человек, который сейчас выйдет, — это человек, который в некотором смысле (его прервал громкий электрический гул) изменил (гул усилился) мнение о фолк-музыке широкой американской аудитории (послышался звон гитарной струны), потому что он привнес в нее свой поэтический талант. Дамы и господа, человек, который сейчас выйдет на сцену, тоже ограничен во времени (к этому моменту публика уже знала, кто выйдет, и дружно взревела). Его зовут Боб (аплодисменты, крики и свист) Дилан!» 

Когда Дилан вышел на сцену, аплодисменты усилились, а затем сменились тихим гулом, пока музыканты проверяли настройку инструментов. Дилан взял несколько аккордов, и Блумфилд приказал Ярроу: «Парень, сделай погромче, чтобы Бобби лучше слышали». Купер заиграл на электрооргане. Голдберг прикоснулся к клавишам пианино. Дилан ударил по басовым струнам. «Надо громче?» — спросил Ярроу. Блумфилд ответил: «Больше высоких частот» — и шепнул Дилану: «Начинай». Дилан пару раз дунул в гармошку и снова начал подтягивать струны. «Больше, чуть больше», — попросил Блумфилд Питера, а потом сказал: «Отлично». К этому времени Дилан задал четкий ритм, за ним вступил Лэй на барабанах, а Блумфилд крикнул, словно грабитель, запрыгнувший в ждущую машину: «Поехали!» — и заиграл запоминающийся рифф. Дилан послушал несколько секунд игру группы, подошел к микрофону и дунул в гармошку, словно проверяя, как она будет звучать. Затем он снова отошел, оглядывая толпу и музыкантов. Блумфилд выдал затейливый стремительный пассаж. Дилан посмотрел на него, кивнул, пожал плечами и снова оглядел остальных музыкантов. 

На нем была кожаная куртка, блестящая в свете прожекторов, и рубашка лососевого цвета с застежкой на шее. Он был в обтягивающих черных джинсах и держал цельнокорпусную гитару Stratocaster, окрашенную в два контрастных цвета. Свет был направлен на него одного, стоящего впереди и в центре. Остальные музыканты, как тени, стояли у него за спиной. 

Он еще немного послушал, почувствовав всю мощь звучания, затем подошел к микрофону и спел одну строчку: «Я больше не буду работать на ферме у Мэгги». Отступив назад, он снова прислушался, когда вступил Блумфилд с громким ответным пассажем, и замер, вливаясь в ритм, а потом снова вышел в центр и пропел эту же фразу еще раз. Блумфилд снова ответил, и Дилан снова замер, а потом запел: «Я встаю утром и, сложив руки, молюсь о дожде. В моей голове куча идей, сводящих меня с ума». 

Ярроу, присевший на заднем плане, возился со звуковым кабелем и вносил небольшие изменения в настройки усилителей. Блумфилд стоял в темноте справа от Дилана, на мгновение освещенный вспышками фотографов, разместившихся внизу сцены. Дилан пел, а Блумфилд отвечал ему громкими, мощными гитарными пассажами. Между куплетами Блумфилд отрывался, импровизируя и не придерживаясь каких-либо канонов. Его гитара то визжала на высоких нотах, то глухо гудела на басах, то взрывалась диссонансными аккордами, а потом в очередной раз повторялся уже знакомый рифф, предвещавший новый куплет Дилана. Блумфилд не просто аккомпанировал Дилану. Блумфилд соревновался с ним, бросая ему вызов и побуждая его к действию. В последнем куплете Дилан отчаянно взвыл: «Я очень стараюсь быть собой, но все хотят, чтобы я был, как все». Он посмотрел на Блумфилда, который вышел вперед, наклонившись к гитаре и покачивая головой во время соло. Дилан развернулся к нему лицом, отбивая ритм, затем обернулся к группе (кивнул им, чтобы они доиграли до конца), взял несколько финальных аккордов и закончил песню. 

С последними нотами Maggie’s Farm кончается история и начинается миф. Некоторые зрители вспоминают, как толпа дружно засвистела; кому-то вспоминаются одобрительные возгласы, а кому-то — потрясенное молчание.

Пересказывались истории о том, как Сигер за кулисами ходил с топором, угрожая перерубить звуковой кабель, или сидел в машине и рыдал, оплакивая гибель своей мечты. Кто-то вспоминает, что Дилан тоже плакал, когда закончил выступление раньше времени и ушел, толпа взревела от гнева и разочарования, а Ярроу умолял Дилана вернуться и в конце концов убедил. Раскаявшись (или сознательно бросив вызов?), Дилан вернулся на сцену, но уже с акустической гитарой, заимствованной у Ярроу или Джонни Кэша, и спел грустную, наполненную горечью прощальную песню. 

Некоторые воспоминания можно подтвердить или опровергнуть. Дилан исполнял песни в определенной последовательности и несколько раз надолго уходил со сцены, а негодующий шум толпы был явственно слышен на записи. Но на концерте яблоку было негде упасть: около семнадцати тысяч человек слушали его на поле и еще две-четыре тысячи — с парковки. Личные впечатления каждого отдельного зрителя зависели не только от его отношения к Дилану, фолкмузыке, рок-н‑роллу, коммерции и славе, традиции и современности, но и от того, где и с кем он находился. В конечном итоге расхождения во мнениях и противоречивые воспоминания могут оказаться важнее свидетельств, сохранившихся на пленках и кассетах и также требующих критического осмысления. Поскольку клипы редактировались для усиления зрелищности, в них вставляли шум толпы в начале или в конце выступления Дилана — пытались сгладить относительно тихую реакцию публики, записанную сценическими микрофонами после первой песни. 

Для тех, кто стоял у сцены, самой большой проблемой был звук. Билл Хэнли, звукорежиссер с большим опытом проведения фестивалей под открытым небом, проектировавший главную сцену, объяснял, что она была немного наклонена к зрителям и направляла рев усилителей прямо в первые ряды, а голос Дилана доносился только через переносные колонки, расположенные по бокам. Поэтому зрители, занявшие почетные места — у подножья сцены и за кулисами, — слышали только грохот электроинструментов; многие вспоминали, что вообще не распознали пение Дилана. В самой гуще толпы звук был лучше — Хэнли утверждал, что сценическое оборудование было рассчитано на выступление гораздо более громких групп, нежели Дилан и его музыканты, — но звук все равно немного менялся в зависимости от того, насколько близко к сцене сидел человек. Да и к такой громкости большинство слушателей не привыкли. Тем более в то время еще далеко не все знали о таком приеме рок-музыки, как намеренное искажение звука работающих на полную мощность гитарных усилителей. Кто-то пришел в восторг, а кто-то запаниковал, но все были в шоке. «Это было очень эмоциональное выступление, — вспоминает Питер Бартис, известный современный фольклорист. В то время ему было пятнадцать лет, и он, обманув родителей, приехал в Ньюпорт автостопом на один день. — Кто-то ликовал, а кто-то возмущенно свистел. Кто-то плакал, а кто-то очень сильно напугался. Мне вроде бы понравилось, но я еще не понял, что к чему». 

Сохранившиеся записи и кадры из фильма не дают полного представления о том, что происходило на самом деле: на сцене видны только микрофоны, а все камеры направлены на Дилана, — но все равно при просмотре возникает непередаваемое волнение и чувство всеобщего хаоса. Дилана встречали бурными аплодисментами, которые постепенно стихали в течение следующих пятидесяти секунд, пока группа проверяла настройку инструментов. Они сыграли композицию Maggie’s Farm, растянув ее до пяти минут, и закончили ее неистовым ревом гитары Блумфилда, стуком барабанов Лэя, бормотанием Дилана «большое спасибо» и финальной барабанной дробью под орган, звучащий то громче, то тише. На заключительных нотах толпа взрывается аплодисментами, но они стихают через несколько секунд после финала. 

Вместо мгновенного перехода к следующей песне наступает пауза. Купер переключается с органа на бас, а Голдберг пробует вступительные аккорды. Арнольд с трудом запоминал новый материал и отыграл всю песню Maggie’s Farm на одном аккорде, не обращая внимания на остальных музыкантов. Песня Like a Rolling Stone была уже сложнее. Поскольку Голдберг ранее получил пластинку с этой песней от Блумфилда и знал органную партию Купера, они решили поменяться инструментами. Когда они это делали, произошла маленькая техническая накладка: запутались гитарные шнуры — и музыканты потратили некоторое время на их распутывание. Во время вынужденной паузы какая-то девушка из толпы выкрикнула: «Beatles! Играйте Beatles!» Купер сыграл несколько нот. Прожекторы осветили сцену: за спиной у Боба стоял Купер в солнечных очках и той же рубашке в горошек, что была на Дилане ранее. Дилан взял пару нот на губной гармошке, проверил настройку и сказал: «О’кей» — и сыграл первые аккорды, повернувшись спиной к публике, — ждал, пока остальные подстроятся под его ритм. Прошло еще двадцать секунд. Дилан чем-то озадачился. Он подошел к микрофону, сделал шаг назад, оглянулся через плечо и открывал рот, чтобы запеть, а потом снова отошел и наконец начал — громко и яростно: «Когда-то ты одевался по моде, был в расцвете сил и бросал гроши бездельникам, ведь так?» 

Ночь выдалась жаркая, и на лице Дилана блестели капли пота. Он никогда не пел эту песню на публике и пропустил пару строк, но на крупных планах он выглядит спокойным и уверенным. Музыканты играют, строго придерживаясь записанной аранжировки. В этой песне главное — это слова Дилана, поэтому здесь нет инструментальных соло. Но ближе к концу на мгновение вступает Блумфилд; звук его гитары взлетает к небесам. Дилан поворачивается к музыкантам и дает сигнал к завершению. Блумфилд явно расстроен, он говорит: «Я не знал, что это — все. Я думал, ты...» Его прерывает голос Ярроу: «Майк! Майк! Майк, Майк. Убавь немного громкость гитары, она слишком...» Публика аплодирует, но через десять секунд все стихает, доносится лишь пара невнятных выкриков. Дилан бренчит. Купер проверяет орган. Из толпы слышится протестующий голос, какая-то женщина требует: «Верните Кузину Эмми!» Раздаются и другие возгласы, крики усиливаются. Дилан, оторвавшись от микрофона, объявляет: «Инженер-призрак» (рабочее название песни, которую он потом переделает и запишет на следующем альбоме как It Takes a Lot to Laugh, It Takes a Train to Cry («Чтобы смеяться и плакать, нужно много сил»). На сцене происходит некоторое замешательство. Слышно чье-то невнятное бормотание. Наконец Блумфилд объясняет: «Это настоящий шаффл». Затем он подхватывает рифф. Гитара звучит громче обычного, звук искажается, Блумфилду вторит орган Купера. И так — до тех пор, пока не вступает Дилан. Его протяжный, несколько отстраненный голос как нельзя лучше соответствует электрической мощи Блумфилда. Начало довольно сильное, но на середине первого куплета все рушится. Они по-прежнему играют настоящий блюзовый шаффл, но сбиваются перед каждым куплетом, когда Дилан тянет фразу дольше, чем ожидалось, а потом слишком торопится, возвращаясь к обычному ритму. Арнольд совершенно теряется, он забывает вступать вовремя и, пытаясь наверстать упущенное, начинает играть в своем ритме, сбивая с толку остальных. Вклинивается Блумфилд, и энергия нарастает, но он играет простейшее соло на основном аккорде, не утруждаясь следовать схеме куплета. Арнольд по-прежнему не успевает за остальными, и хитрый ход в следующем куплете Дилана снова ставит музыкантов в тупик. Блумфилд снова играет соло; парни еще раз пробуют исполнить куплет, и на этот раз получается почти идеально. Блумфилд играет самое длинное и темпераментное соло, ему вторят воющие звуки органа Купера. Наконец Дилан резко завершает песню, выкрикнув: «Стоп, парни, всё». Блумфилд удивлен: «Неужели и правда всё?» 

Зрители не слышат их разговора и молча ждут, а затем начинают кричать и свистеть, когда Дилан, отключив гитару, уходит, а с ним — остальные музыканты. Ярроу подходит к микрофону; он так и не снял темные очки. Он выглядит усталым и обеспокоенным. 

Толпа приходит в ярость. «Бобби ушел... — начинает Питер и, собравшись с духом, продолжает: — Да, он сыграет еще одну песню, уверяю вас. Только позовите его». Сет Дилана длится уже семнадцать минут, немного больше обычного, но в нем всего три песни и много мертвой тишины, в то время как большинство зрителей приехали в Ньюпорт специально для встречи с ним. Они ни за что не отпустят его так рано. Толпа отвечает на вызов Ярроу неистовым ревом, аплодисментами, свистом и криками: «Еще! Еще!» 

«Хотите, чтобы Бобби спел еще одну песню? — спрашивает Питер, как будто не зная ответа. Он поднимает руки вверх, призывая публику к аплодисментам. — Послушайте, это... это из-за... — Он прерывается на полуслове, не желая обвинять в произошедшем своих коллег-организаторов. — Ему сказали, что время выступления ограничено. — Он смотрит влево и переспрашивает: — Что?» В стороне слышится успокаивающий голос Джорджа Вайна: «Он еще споет». Вернувшись к микрофону, Ярроу просит публику: «Позовите Бобби, пусть он споет еще одну песню!» 

Зрители продолжают бушевать, и Ярроу пытается успокоить их, используя хипстерский сленг, что стало началом одной из самых известных легенд того вечера. Сбоку от сцены, слишком далеко от микрофона и поэтому неразборчиво, звучит чей-то раздраженный голос, и кто-то — похоже, снова Вайн — громко говорит: «Брось, Пит», затем следует невнятный ответ — это звучит знакомый тембр Сигера. Примерно в тот же момент Ярроу пытается утихомирить народ и говорит, обращаясь к Дилану, а не к Сигеру, на сленге джазового музыканта: «Сейчас он возьмет топор», имея в виду акустическую гитару. И некоторые зрители явно неправильно поняли эту фразу. 

Толпа тем временем начинает ритмично скандировать: «Дилан! Дилан!» Ярроу отвечает: «Он сейчас выйдет». Публика никак не угомонится, но он пытается ее успокоить: «Он возьмет акустическую гитару». Кричащая толпа начинает аплодировать, кое-где слышится свист. «Сейчас выйдет Бобби, — снова говорит Ярроу. — Я слышу, что вы требуете Бобби. И мы хотим его видеть. У нас мало времени, поэтому он спел только три песни». Снова раздаются крики, а какой-то разъяренный поклонник фолка визжит на высоких нотах: «Пусть выйдет с деревянным ящиком!» — видимо, имея в виду деревянный инструмент с полым корпусом. Второй голос кричит без слов: «Бу-у‑у!» Ярроу успокаивает толпу: «Он выйдет, как только найдет акустическую гитару». Кто-то уже видит Дилана, начинает аплодировать, но аплодисменты быстро стихают и сменяются криками: «Дилан! Дилан!» Какой-то мужчина громко кричит: «Хотим старого Дилана!», ему вторит женский голос с сильным акцентом: «Хотим старого Дилана!» Мужчина, очевидно, воодушевленный поддержкой, выкрикивает: «Хотим Пита Сигера!» Женщина снова повторяет за ним. Теперь уже все видят Дилана. Кто-то кричит: «Он принес ее!» Со сцены слышится голос: «Расступитесь». Из толпы последний раз вырывается возмущенный мужской голос: «Эй, легче на поворотах, мы вообще-то деньги заплатили!» Дилан выходит на сцену с гитарой Gibson Southern Jumbo. Его встречают бурными овациями. 

Дилана не было на сцене всего две минуты, но его отсутствие многим показалось вечностью. Некоторые очевидцы утверждают, что он ушел на целых десять-пятнадцать минут. 

Он явно раздражен. Публика кричит, одна женщина подбадривает певца: «Эй, Боб, останься на весь вечер», другая вторит ей: «Отмените второе отделение!» Дилану чем-то не нравится Gibson, и Ярроу говорит: «Ладно, сейчас принесу другую». Проходит еще минута. Дилан бренчит по струнам, настраивает гитару, берет несколько нот на губной гармошке и просит: «Пожалуйста, дайте другую гитару». Ярроу возвращается со своей гитарой Martin D‑28S, но теперь Дилану нужен каподастр. Публика волнуется, слышны невнятные возгласы. Мужской голос выкрикивает: «Выкинь эту проклятую электрогитару!» В ответ шикают: «Тише!», кричат «да!» и «нет!». 

За две минуты, прошедшие с момента возвращения Дилана на сцену, он ни разу не обратил внимание на публику и даже никак не отреагировал на шум. Наконец он берет пару аккордов на губной гармошке, ударяет по струнам в своей обычной манере и начинает песню It’s All Over Now, Baby Blue. Слушатели встречают первые ноты этой песни аплодисментами. Они усиливаются, когда Дилан запевает: «Сейчас ты уходишь. Возьми то, что тебе нужно. То, что надолго останется с тобой». 

Это очень эмоциональное исполнение. Каждая строчка четко выверена, а слова песни похожи на завещание: «Художник без кисти рисует затейливые узоры на твоих простынях, а небо захлопнулось над тобой». Дилан заканчивает под бурные овации, которые на этот раз не стихают, и собирается уйти за кулисы, но возвращается к микрофону. Когда аплодисменты стихают, он спрашивает, нет ли у Ярроу или других музыкантов губной гармошки, настроенной на ми. Ни у кого, видимо, нет, и Дилан говорит: «Чувак, посмотри в моем кейсе». Кто-то из зрителей кричит: «Бобби, пой про тамбурин!», и остальные подхватывают этот призыв, дружно скандируя: «Мистер с тамбурином!» Дилан отвечает: «Хорошо, я спою эту песню для вас». Публика взрывается аплодисментами. Он начинает перебирать струны, но толпа его заглушает. Какой-то мужчина кричит: «Твоя группа — дерьмо!» Женский голос призывает его замолчать. С момента окончания последней песни снова прошло несколько минут. Дилан повторяет: «Ладно, сейчас я сыграю для вас эту песню». Он начинает играть в ровном, медленном ритме, но не поет. Немного поиграв, он спрашивает в микрофон: «У кого-нибудь есть губная гармошка, настроенная на ми? Гармошка со строем ми, любая! — Он делает небольшую паузу. — Кидайте сюда». Гармошки дождем сыплются на сцену. Ярроу наклоняется и протягивает Дилану одну из них. «Большое спасибо, чувак», — благодарит Дилан. 

«Это фа, чувак, это фа», — предупреждает Ярроу. 

«Ладно, — отвечает Дилан, настраивая каподастр на нужный лад. — Большое спасибо». Он играет вступление к Mr. Tambourine Man, музыка тонет в восторженных криках и аплодисментах. Он исполняет эту песню сдержаннее, чем обычно, но голос звучит мощно. Дилан буквально смакует слова, произнося их особенно четко и вкладывая в них всю душу. Его лицо блестит от пота. Песня длится пять с половиной минут. Дилан говорит: «Большое спасибо» — и уходит со сцены, а Ярроу прощается с ним под гром аплодисментов: «Боб Дилан, дамы и господа. Спасибо, Боб. Поэт Боб Дилан. Спасибо, Боб».

Кто-то пришел в восторг от его выступления, а кто-то — в недоумение. Кто-то был восхищен, а кто-то разгневан на Дилана или других слушателей. Вне зависимости от мнения слушателей недоброжелатели Дилана особо подчеркивают следующее: поклонники не дослушали выступление до конца. Две первые песни прозвучали великолепно, но во время исполнения Phantom Engineer ситуация вышла из-под контроля. И это касается не только музыки. Дилан выглядел задумчивым и отстраненным; он даже не пытался контактировать с публикой, не пытался исправить свои и чужие ошибки или хотя бы отвлечь от них внимание зрителей. Его выступление длилось примерно тридцать пять минут — дольше, чем у всех других музыкантов в тот вечер. Но две минуты из этого времени он провел за кулисами, а восемь минут на сцене потратил на другие дела: настраивал гитару; ждал, пока приготовятся музыканты; ждал новую гитару, каподастр и губную гармошку; оглядывался назад, на что-то жаловался, просто бренчал по струнам или бесцельно дул в губную гармошку.

<...>

Все сходятся во мнении, что Дилан был поражен реакцией публики, но, как и многие другие воспоминания о том вечере, рассказы о его реакции противоречивы. Несколько человек, снимавших его лицо крупным планом, утверждают, что он плакал. Но, судя по кадрам на пленке, это, скорее всего, был пот, хотя Бернис Ригон опровергал это мнение: «Когда он ушел со сцены, я был рядом с ним, и точно знаю, что все было не так». Дилан сказал Энтони Скадуто: «Я не плакал. Я был просто ошеломлен и, возможно, немного пьян». Ярроу помнит его скорее злым, чем расстроенным, — «уверенным в своей правоте, не чувствующим свою вину и по-настоящему злым, а также гневно вопрошающим: „Что вы наделали?“» Ярроу подумал, что Дилан обвиняет оргкомитет в том, что его выступление поставили в неудачное время, но через месяц в одном из интервью Дилан назвал истинную причину своего недовольства: «Они исказили звук. Им не понравились песни, которые я собирался исполнить, и они исказили звук еще до того, как я вышел на сцену». 

Учитывая все жалобы на звук, такое объяснение кажется вполне убедительным — за исключением того, что недовольны были в основном люди за кулисами и музыканты, стоявшие прямо перед зрителями. Ни один журналист не упомянул о проблемах со звуковым оборудованием и о том, что вокал Дилана не был слышен, но большинство описывали негативную реакцию толпы. По словам журналиста Billboard, «выкрики зрителей, не являвшихся поклонниками Дилана, о том, что ему нужно вернуться на „Шоу Эдда Салливана“ или выкинуть электрогитару, были встречены одобрительными возгласами». 

В газете Newport Daily News написали, что, когда группа уходила со сцены, «зрители кричали, чтобы Дилан вернулся один без электрогитары». 

На само выступление журналисты отреагировали неоднозначно. В Patriot Ledger сообщили, что Дилан, сыграв три песни с электрогруппой, ушел со сцены «грустным и подавленным... под звуки свиста и одобрительных возгласов», но добавили: «Это был не фолк, но тем не менее выступление получилось хорошим». Журналист Billboard опроверг собственное сообщение об освистывании, добавив: «С видом человека, наслаждающегося всеобщим смятением, он вскоре завладел вниманием публики. В тот вечер Mr. Tambourine Man прозвучала особенно трогательно. Зрители аплодировали стоя». 

Народная пресса была столь же неоднозначна в своих оценках. Фил Окс выступил с ироничной рецензией в журнале Realist: 

«Кто-то свистел, кто-то плакал, а кто-то кричал: „Выброси электрогитару“. Но большинство зрителей просто были в шоке и молчали, покусывая смятые пивные стаканчики. Я думал, что от Божьего гнева разверзнутся небеса, но вместо этого Питер Ярроу неловко вернул Дилана, и он вежливо отыграл две песни на бис один с акустической гитарой. А группу, видимо, подкараулили за сценой и растерзали на части жестокие диланята». 

В Broadside написали, что Дилан «вышел на сцену, сопровождаемый восторженными криками», но его «черная кожаная спортивная куртка, красная рубашка, узкие черные брюки и электрогитара кого-то испугали, а многих шокировали». Журналист отметил «громкие насмешки и отчаянный визг» с разных сторон. Затем «освистывания то и дело чередовались с восторженными криками». «Дилан был явно взволнован, я впервые видел его перед публикой в таком состоянии», — пересказывал он. Но, когда Дилан вернулся к акустической музыке, «его снова встретили почти единодушные аплодисменты, как в старые добрые времена. В общем, это было напряженное противостояние нового и старого». 

В журнале Broadside of Boston, не связанном с нью-йоркским тезкой, журналист выразил широко распространенное мнение, отрицая, что Дилану выделили мало времени на выступление или он подготовил только три песни: «Он ушел со сцены, потому что большая часть публики его освистала». По мнению журналиста, это вселяет надежду: не потому, что выступление Дилана было и вправду плохим, а потому, что «публика оказалась достаточно умной и проницательной, чтобы иметь и выражать собственное мнение». Однако другой автор в том же номере отметил: «Дилана освистывали не все... Его преданные поклонники и любители подростковой музыки по достоинству оценили новое звучание». 

Лишь пара изданий вовсе не упомянули об освистывании. В Boston Globe Дилана назвали «кумиром в кожаной куртке, исполняющим современные песни», и написали только о том, что «его самая популярная песня, Mr. Tambourine Man, была встречена радостными криками». В газете Providence Journal группу описывали как неистовую: «Теперь Дилан поет рокн‑ролл, в котором ритм важнее слов. То, за что он ратовал раньше, не обращая внимание, согласны ли с его мнением другие, было гораздо понятнее, чем его новые идеалы. Возможно, он и сам это чувствует». Но, несмотря на эту неоднозначность, журналист добавил, что «подростки орали под бешеный рев органа и электрогитары». 

Во время электрического сета Дилана аплодисментов было больше, чем свиста, но они длились гораздо меньше по сравнению с восторженными овациями прошлых лет. Однако, как любят говорить старые журналисты, «когда собака кусает человека — это не новость; новость, когда случается наоборот». Аплодисменты для Дилана были привычным делом, а вот свист, особенно в Ньюпорте, — это уже сенсация.