Институт музыкальных инициативМосква+7 (967) 051–87–65
logo
@imi_liveИнститут музыкальных инициатив
журналhttps://cdn-yc-static.i-m-i.ru/store/uploads/article/475/image/article-86a219ae390fc492e2d93e2759d66327.jpgЛев Ганкин2021-11-03T12:50Редактор второго тома «Новой критики» Лев Ганкин о звучании постсоветской поп-музыки «Звук как повод»
«Звук как повод»
Редактор второго тома «Новой критики» Лев Ганкин о звучании постсоветской поп-музыки

«Звук как повод»

Редактор второго тома «Новой критики» Лев Ганкин о звучании постсоветской поп-музыки

Вышел второй том «Новой критики» — сборника исследований ИМИ о постсоветской поп-музыке. Двенадцать авторов анализируют разные аспекты звучания популярной музыки: от лубочных мотивов в песнях Little Big и особенностей локального трэп-саунда до звуковой палитры телевизионных заставок нулевых и роли ручной гармоники в современных блэк‑метал-треках. Публикуем предисловие, в котором редактор книги Лев Ганкин рассуждает о междисциплинарном подходе в музыкальной критике, культурном коде и звуковом портрете постсоветской музыки.


«Этот сборник — результат эксперимента. Нам было интересно понять, существует ли в принципе предложение в области подобного письма», — писал Александр Горбачев в предисловии к первой книге из цикла «Новая критика». Контуры «подобного письма» были очерчены там же страницей ранее: согласно концепции Горбачева и Института музыкальных инициатив, выступившего издателем сборника, новая критика относится к поп-музыке всерьез и стремится всесторонне осмыслять и анализировать ее порядки — внутренние (то, как эта музыка устроена и из чего состоит) и внешние (то, как она взаимодействует с миром, как отзывается на его импульсы и какие импульсы, в свою очередь, посылает ему в ответ). Интонационно и методологически она оказывается в интригующей серой зоне между журнальной критикой и академическим исследованием: старается поженить бодрость первой с глубиной второй и заново нащупывает баланс между этими модусами размышления и говорения о культуре в каждом конкретном тексте. 

Спустя год можно констатировать, что эксперимент оказался успешным: том «Контексты и смыслы российской поп-музыки» не прошел незамеченным, оказался предметом нескольких вдумчивых, благосклонных и не слишком рецензий и связал друг с другом авторов, желающих исследовать популярную музыку, и читателей, которым тоже — со своей стороны — интересен этот процесс. Однако очевидно стало и другое: худшее, что можно было сделать в этой ситуации, — наспех смастерить второй сборник по образу и подобию первого. Как минимум, такое решение противоречило бы самому предмету исследования — популярной музыке, по определению находящейся в состоянии непрерывного движения, постоянного эволюционного развития. «Формат современной поп-музыки — быстрая сменяемость трендов, высокая текучка кадров, тесная связь с модой и стилем — сиюминутен по своей природе», — писал Иэн Макдональд в книге «Revolution in the Head», одном из текстов, которые я, как редактор этой книги, рекомендовал почитать авторам, хотя его основная тема — записи группы The Beatles в контексте истории общества и культуры 1960-х — далека от постсоветских реалий и хронологически, и географически. Размышляя о битлах, Макдональд попутно формулирует немало тезисов, точно улавливающих специфику поп-культуры в целом, — и это как раз один из них: поп программно ветрен и изменчив, иначе он уже не поп, а нечто принципиально иное. А раз так, от исследователя поп-музыки требуется регулярно менять оптику и ракурс обзора, искать новые критические вызовы — и откликаться на них. «Всё порви, начни сначала» — заголовок книги Саймона Рейнольдса о британском постпанке, вышедшей на русском языке как раз тогда, когда шла работа над этим сборником, метафорически довольно точно описывает будни авторов и издателей «Новой критики». 

Книга уже поступила в продажу, купить ее можно тут

Таким образом, книга, которую вы держите в руках, с одной стороны, очевидным образом наследует сборнику «Контексты и смыслы российской поп-музыки»: она издана в той же серии, с тем же оформлением, а отбор текстов вновь осуществлялся силами представительного многоглавого жюри. С другой стороны, эта книга обозначает и движение в сторону от проблематики первого сборника — своего рода фланговый маневр. Дело в том, что распространннная претензия к литературе о музыке (в том числе, а может быть, и в особенности о музыке здешней) — в том, что она зачастую рассказывает о чем угодно, кроме собственно музыки: о текстах песен, о социальном и культурном контексте записей, об их философском смысле и политическом значении. Соображения же гармонии, ритма, метра, тембра, композиции и так далее либо игнорируются, либо носят сугубо вспомогательный характер — между тем, как мне всегда представлялось, анализ этих параметров способен существенно обогатить наше понимание объектов культуры. Речь, разумеется, не о том, чтобы подменить им рассмотрение прочих «контекстов и смыслов» — но лишь о том, чтобы равноправно включить его в критический метод. 

Именно такая попытка предпринята на страницах этой книги. Ее название — «Звуковые образы постсоветской поп-музыки» — намеренно сформулировано предельно абстрактно и общо. Словосочетание «звуковой образ» прикидывается научным термином, однако в действительности им не является — да наверное, и не может являться, ведь вопрос, способна ли музыка безошибочно транслировать какой-либо дополнительный — экстрамузыкальный — образ, по определению не имеет однозначного ответа. Но если с экстрамузыкальными образами «все сложно», то свой узнаваемый звуковой портрет, без сомнения, имеют и отдельные музыкальные жанры, и даже конкретные музыканты, авторы рассматриваемых в этом сборнике произведений. Эти портреты и есть пестрые и многообразные «звуковые образы постсоветской поп-музыки». Но из чего они складываются? Как и по каким причинам они видоизменялись? Что они могут рассказать нам об артистах, а что — об их среде обитания, о мире, в котором они живут и работают? 

Авторы статей, вошедших в сборник, отвечают на эти вопросы 12 способами, вооружившись разным научным аппаратом и по-разному сфокусировав свой критический взгляд. В их поле зрения попадает множество ярких феноменов постсоветской музыкальной действительности: от «форматного» русского рока до хэви-металлического андерграунда, от многочисленных девиаций фолка до блатной песни, от «Ласкового мая» или Олега Газманова до хип-хопа — как старой, так и новой школы. Рассматриваемая музыка, таким образом, без труда сдает экзамен на diversity. 

Однако еще более важным кажется тот факт, что она, как выясняется, органично выдерживает любую исследовательскую оптику — от предельно широкой до микроскопически узкой. Этот сборник структурирован по принципу, напоминающему классическую дедуктивную логику — от общего к частному. В его первой части, вслед за статьей Антона Романенко, доходчиво объясняющей необходимость междисциплинарного подхода при анализе популярной музыки, идут тексты, оперирующие масштабными блоками здешней музыкальной истории, передвигающие монументальные конструкции с привлечением тяжелой исследовательской техники. Таковы, например, анализ оформления и кризиса звукового канона русского рока в исполнении Ивана Белецкого, хроника сложения российского трэпа Алексея Царёва или захватывающее исследование Ивана Сапогова и Вадима Салиева, которые обнаруживают корни песен Мукки и Макса Коржа в жестоких романсах вековой давности. 

Однако чем дальше, тем заметнее эта оптика сужается, и вот уже Дарья Журкова и Артем Абрамов въедливо сопоставляют творческие модели конкретных артистов (в первом случае — «Ленинграда» и Little Big, во втором — «ГШ» и Shortparis), а Янина Рапацкая анализирует творчество двух российских блэк-металлических ансамблей, активно использующих в аранжировках баян и аккордеон. Наконец, последний текст в сборнике — это фактически case study, посвященный буквально нескольким конкретным песням: Лизавета Лысенко фундированно размышляет о том, как четыре рок-композиции были востребованы в контексте недавних белорусских протестов, анализируя, какие именно особые приметы, в том числе звуковые, позволили им стать гимнами сопротивления. 

Даже по этому перечню, в котором упомянуты далеко не все статьи сборника, становится очевидно: заявленный «музыковедческий» фокус не пункт назначения, а наоборот, отправная точка. Декларируя свою готовность концентрироваться на пресловутых «звуковых образах», авторы текстов не имеют в виду, что на этом их исследовательская деятельность благополучно завершится — напротив, внимательный и вдумчивый анализ звучания, композиции, мелодии, гармонии и ритмической структуры музыкальных произведений позволяет сделать выводы существенно более широкого профиля. Например, о причудливых механизмах кооптации фольклора в постсоветских России и Украине — об этом рассказывает статья Константина Чадова. Или о сложении звуковой стилистики постсоветского телевидения — на эту тему высказывается Кристина Чернова. Или о более и менее колониальных практиках взаимодействия с другой культурой — Илья Гарькуша в своем тексте скрупулезно каталогизирует «японизмы» в российской поп-музыке. Фиксация на звуке не отменяет ни лингвоцентрической оптики (в статье Дмитрия Тюлина российский абстрактный хип-хоп представлен одновременно как музыкальный и как стихотворный феномен), ни социально-политического контекста. «ГШ» и Shortparis из текста Артема Абрамова по-разному обустраивают свой театр очуждения (Очуждение (Verfremdung) — термин немецкого драматурга и театрального деятеля Бертольда Брехта. — примечание «ИМИ.Журнала») в сегодняшней политической реальности, а описанное в статье Ивана Белецкого изживание рудиментов локальных жанровых сцен в глобализированном саунде русского рока эпохи зрелого «Нашего радио» трудно не срифмовать с централизацией политического ландшафта и установлением вертикали власти (впрочем, эта ассоциация исключительно на моей совести — автор статьи не ищет столь легких, очевидных, напрашивающихся рифм). 

Иными словами, книга, которую вы держите в руках, вновь озабочена контекстами и смыслами здешней популярной музыки — просто разговор об этих контекстах и смыслах на сей раз ведется с позиции звуковых исследований. 

И есть ощущение, что с этой позиции многое видно — и слышно — лучше.