«А сделай „пим-пим-пим“». Илья Прусикин и Алина Пязок — об успехе Little Big

К 2021 году группа Little Big — один из самых успешных музыкальных проектов России, одинаково востребованный и дома, и на зарубежном рынке. Их клип «Skibidi» стал огромным хитом (547 миллионов просмотров на YouTube), а заодно сильно повлиял на постсоветскую поп-сцену второй половины десятых. Сергей Мудрик пообщался с фронтменом группы Ильей Прусикиным и режиссером их клипов Алиной Пязок о том, как складывался успех Little Big, почему организация концертов в России импонирует им больше, чем в США или Европе, почему Ильич не следит за миром эстрады и как не потерять начальный запал после большого успеха.

Это интервью — глава из книги «Не надо стесняться», совместного проекта ИМИ и журнала «Афиша», посвященного истории 169 главных песен постсоветской поп-музыки с 1991 по 2021 год. 

Как все началось у вас?

Пязок: Году в 2008-м, когда я переехала в Питер, меня позвали фотографировать Tenkorr [ню-метал-группу, в которой играл Ильич] для магазина одежды. А у меня достаточно такое, активное поведение — ну и я фоткаю-фоткаю, а в какой-то момент показываю Ильичу картинку и говорю: «Слушай, чувак, у тебя с ****** [лицом] проблемы». (Смеются.) И он такой: «Так нельзя разговаривать с людьми, я тебе кто вообще?!» Он на меня обиделся, мы закончили фотосет —  и четыре года после этого не общались. Потом я как-то раз увидела [сатирический проект Ильича на YouTube] «Шоу Гаффи Гафа». Думаю: «Блин, прикольно». Как-то получилось, что мы встретились на премии RAMP, решили вопрос. Почти сразу захотели что-то сделать вместе, набрасывали идеи — но не могли никак встретиться. А когда наконец-то пересеклись, то придумали «Everyday I’m Drinking» в качестве первоапрельской шутки. И уже потом из этого получилась группа.

Прусикин: Первая песня целиком написана мной — но мы быстро поняли, что для того, чтобы это было более современно и интересно, нужен человек, который посвящает себя полностью саунд-продюсированию. Мне никогда не было интересно рыться в плагинах. Очень часто я придумываю какую-нибудь простую демку, отдаю саунд-продюсеру и говорю: «Вот так надо сделать». Вот такой человек был нужен. В тот момент среди знакомых очень мало кто писал музыку.

Пязок: Я пришла к Гокку, [Сергею Макарову, саунд-продюсеру Little Big] и спросила, знает ли он какого-нибудь саунд-продюсера, который хочет с нами поработать. Он сказал: «Да, знаю. Это я».

Прусикин: А я его знал еще со времен Tenkorr. Jane Air [где Гокк играл на басу] были тогда мэтрами — а мы даже до середняка толком не доходили, то есть в полном андерграунде. Но были знакомы. И потом мы поняли, что нам нужен еще MC. Я сказал: «Блин, Антоха Лиссов очень крутой, свободно себя чувствует на сцене — давайте его пригласим». И на самом деле Соня [Таюрская, вокалистка Little Big] записывалась с нами практически с первых песен — просто до 2016 года была занята и не могла выступать на концертах.

В первые годы мы жили с Алиной, Ирой Смелой и [еще одним успешным видеоблогером и рэпером] Эльдаром Джараховым в одной квартире. У нас тотально не было денег. У нас была такая копилочка, куда скидывали какую-то мелочь, и мы ей часто пользовались: «Что покупаем: гречку или сигареты?» Это было прекрасное время. Самое смешное, что сейчас вроде все изменилось — и при этом ничего не изменилось. Мы никогда не делали ничего только ради денег, у нас изначально была установка: будут деньги — хорошо, не будут — насрать, выживем. Вот так и продолжается. Мы записывали вот недавно песню в стиле какой-то мазафаки, нам говорят: «Ребят, ну это же вас может убить, вы же поп-группа». А мы: «Ну прикольно же». Главное, чтобы не возникало внутреннее противоречие, чтобы нам нравилось.

Пязок: Круто расти вместе со своей командой. У нас сначала не было вообще ничего, мы вместе прошли все стадии развития.

Прусикин: Первые клипы мы, по сути, делали полностью сами: мы были и рабочими, и осветителями, и режиссерами, и актерами. Вот реально — у нас была ванна в клипе «Dead Unicorn», которую надо было принести самим. А мы с Гокком, чтоб ты понимал, очень маленькие — ну посмотри на нас.

Пязок: При этом мы выбрали чугунную ванну, потому что акриловая в кадре смотрелась бы хуже.

Прусикин: Да, и мы носили ее. Падали от усталости уже до начала съемок —  а там два съемочных дня; и нам еще в кадр... Господи...

Пязок: Я вспоминаю это время как какое-то невероятное приключение. У нас был актер, который любил потеряться во время съемок, — и Денис [Глазин], который сейчас директор нашего лейбла [Little Big Family], контролировал его: приезжал за ним, следил, чтобы тот не напился перед съемкой.

Прусикин: Команда формировалась постепенно — и оставались только люди, которым это прямо было нужно. Это настоящее волшебство.

Песни вы сейчас тоже делаете, как и раньше?

Прусикин: Да. Рождается у меня какой-то топ-лайн [лейтмотив]. Если у меня нет идеи на клип, то я понимаю, что этот топ-лайн никуда не годится. А когда она есть, то я первым делом иду к Алине, напеваю — и мы начинаем это совместно развивать. Или не начинаем — потому что она объясняет, что это не очень. Когда мы были в Америке, так сочинился «Hypnodancer». Алина просто подошла и говорит: «Слушай, блин, нам надо снять про покер что-то». Мы делились мыслями, и сюжетная линия целиком была готова за десять минут, которые прошли после того, как она предложила снять «что-то про покер». Это тоже волшебство. Так бывает далеко не всегда, но когда бывает — это прям очень круто.

Со «Skibidi» я пару лет до этого просто напевал «скибиди-уап-па-па» — это была отсылка к Скэтмэн Джону. И вот мы как-то сидим с саунд-продюсером Любимом Хомчуком, выдавливаем из себя какие-то идеи из последних сил, и он чего-то — бац! — и нажал. Я говорю: «А сделай „пим-пим-пим“». Он сделал. Я такой: «А что, если поставить звучки собачек-лягушек?». Он сделал. «А давай под каждый слог будут звуки разного животного — представь, как это будет максимально дебильно!» Он все набил. Я такой: «*** [Черт]! А прикинь под это танец?» Придумал танец, предложил Алине, она говорит: «Круто, давай делать». Причем Любим думал, что я стебусь: не поверил, когда увидел, что я серьезно настроен. А когда увидел клип и понял, что все работает, он ***** [был шокирован].

Пязок: Нам главное — попасть в тот момент, когда обоих прет, чтобы на одном дыхании. Понять общий концепт — и на него нанизывать все детали. Если начинается ступор и не понимаешь, чем это закончится, то лучше себя не мучать. Бывает, что идея долго лежит на полке — годами! А потом вспыхивает и встает как влитая. У нас сейчас есть несколько пока нереализованных сценариев с раскадровками, даже со сделанными декорациями.

Прусикин: Ты не можешь уже столько производить, сколько придумываешь — потому что процесс не останавливается вообще никогда. Ты же не скажешь: «Все, сегодня и завтра выходные — я не буду думать», — мысли постоянно крутятся в голове. Поэтому у любого музыканта, у любого шоураннера, у любого автора, которые много лет в деле, в столах лежит куча идей и материала. 

Получается, что вы все придумываете, сразу держа в голове клип, визуальную составляющую.

Прусикин: Мы когда все с Алиной проговариваем, у нас уже в головах возникает картинка. И в дальнейшем она такой и получается — нет вот этого диссонанса между ожиданием и реальностью. Потому что вокруг нас команда, которая мыслит так же, как и мы.

Пязок: Некоторые люди на наши сценарии реагируют так: «Господи, что это за кислота?!» А наша команда читает: «Ну да, все понятно, все хорошо; ага, танцующий гусь; да-да-да, макаронный домик; окей, шуба из начос...»

Что на вас повлияло, что вы начали такое придумывать?

Прусикин: Например, Nirvana. Я фанат Курта Кобейна, это один из главных представителей современной поп-культуры — и через век-два его песни станут классикой. К слову, клипы и Nirvana — «In Bloom», например, — и потом Foo Fighters часто шли через комедийный способ подачи. Дальше — мы постоянно слушали и смотрели клипы поп-панка. При этом мне безумно нравился альбом Мадонны «Like a Virgin» — у меня даже была группа под таким названием, кото- рая при этом играла какой-то альтернативный фьюжн в духе The Mars Volta и At The Drive-In. Ну то есть я никогда не был приверженцем прям р-р-р-рока.

У нас в детстве были такие субкультурные войны — нирванисты против продиджистов. Я был на стороне первых — были драки, вся фигня. Но мне стало интересно, я купил кассету «The Fat of the Land» — и охренел от того, как это круто. Как-то раз ко мне пришли мои друзья-нирванисты — и показывают на кассету: «Мол, что за хрень?» А я говорю: «Э-э-э... Я купил ее, чтобы сжечь, ребята» (смеется). И вот мы пошли на пирс и жгли лупой эту кассету, и я такой: «Да-а-а-а, Prodigy — говно!». А сам внутри плакал, потому что долго копил на эту кассету — она очень дорогая была.

Пязок: На меня больше всего повлиял Мишель Гондри — потому что он всегда пытался сделать необычно, найти какой-то визуальный код, в то время как все просто снимали, как кто-то там поет. Из фотографов мне всегда нравились Энни Лейбовиц и Дэвид Лашапель, потому что они брали исполнителей и делали им потрясающие образы — то есть в одной картинке прямо сказка разворачивается внутри, раскрывается настоящий герой.

Прусикин: Антон Корбейн еще.

Пязок: Да, но это другое направление — он такой фотодокументалист. Чувствовал артистов изнутри, проводил с ними кучу времени — и снимал их в моменте. 

Прусикин: Он же снял клип Nirvana «Heart-Shaped Box»: вроде серьезный, но начнешь его разбирать по деталям — и там тоже много комедии. Судя по биографиям Кобейна, он был очень веселым человеком. Да, с проблемами, о которых пел, но был очень компанейским. Наркотики его погубили, к сожалению.

Из более современных артистов на нас повлияли LMFAO, Aux Raus и The Black Eyed Peas. Современные жанры родились из наследия поп-культуры, и когда ты в поп-культуре, ты сам можешь ее стебать — почему нет? У нас в России, к сожалению, люди не могут понять этого. Вот, допустим, мы в песне

«Rock-Paper-Scissors» сделали отсылку к Билли Айлиш для стеба. У нее «I’m a bad guy, duh», а мы сделали «I’m a bad boy, dog». Это шутка, отсылка — а многие сказали: «Вы украли». На самом деле это круто — уметь сделать из того, что было, совершенно новое; весь современный мир построен на этом принципе. Цитирование — это неотъемлемая часть поп-культуры. В «Go Bananas» строчка «I’m gonna nuts right now, I’m gonna, I’m gonna fruits right now» не только отсылка к The Black Eyed Peas: они [в песне «Rock That Body»], в свою очередь, цитировали Роба Бейза с Изи Роком; это классика. 

Настоящий рейв и хип-хоп выстроены на цитировании и сэмплинге — так мы выразили респект классической культуре. Кстати, мы выступали с The Black Eyed Peas, и вся их техническая команда подходила к нам фотографироваться и говорила: «Блин, вы такие крутые». Когда тебе респектуют те, кого ты всю жизнь любил, — это как исполнение детской мечты.

Вы стали собирать залы на Западе даже раньше, чем в России. Чем вы это можете объяснить? Причем на вас же не эмигранты ходят.

Прусикин: У нас как раз есть проблема, что русские не ходят за границей на нас — потому что они ходят ностальгировать по родине, я так понимаю. А у нас не поностальгируешь, мы современные. Но многие, наоборот, говорят: «Это же круто, что к вам ходят носители языков — молодцы!» Я при этом не скажу, что сама публика отличается: мир глобальный сейчас, разница, по сути, в языках только. Мода везде одна, книги читают одни и те же, фильмы смотрят одни и те же, музыка одна и та же.

Неужели совсем никак не отличаются выступления в России и на Западе? 

Прусикин: Если сравнивать Америку и Россию, то в России гастроли делаются профессиональнее. Потому что там все завязано на профсоюзах — и очень много сделано «на ******* [некачественно]». Там разрыв между уровнем артистов просто гигантский: ты либо андерграунд, либо стадионы ******** [собираешь]. Посередине к тебе будут относиться как к андерграунду — даже если ты несколько тысяч человек собираешь, как мы.

Мы вот в Сан-Франциско приезжаем — билетов продано [на] 1500 человек, солд-аут. А они говорят: «Наши техники не могут подключить сабвуфер». Наши ребята ковыряются часа три, ничего не получается — после чего американцы говорят: «Так они сгоревшие». Мы такие: «Чего? А чего вы нам не сказали?» «А вы не спрашивали». Ладно. Говорим: «Везите нормальные». Они: «Да и так нормально, вы чего? Не так басить будет — и норм». «********* [С ума сошли]? Ребята, есть контракт, везите». — «О-о-о, ну ладно». При этом, блин, мероприятие плюсовое — они не в минус работают. В Лос-Анджелесе у нас был солд-аут за полтора месяца. Мы предлагали перенести на площадку побольше, но они не стали. Приезжаем — и что? Там нет сцены. Мы говорим: «А где сцена?» А они говорят: «А че? Вам нужна сцена?» «***** [Выражает недовольство], да». Они такие: «Ну у вас же только диджей и басист».

У европейцев другая тема. В Голландии все четко — лучшая техника, лучшие техники, все железобетонно. Но строго по таймингу, по минутам. И даже если что не так — все просто сваливают после условленного времени. Во Франции тоже все четко — как и в Германии, и в Центральной Европе. В Восточной Европе тоже нормально — но они больше похожи на русский продакшн. При этом русский продакшн вовсе не плохой.

Чтоб ты понимал, мы были на «Грэмми» и были на «Новом радио». Я могу сказать, что «Новое радио» сделано в три, в четыре раза лучше, чем «Грэмми». На «Грэмми» номера сами по себе дороже — но по факту их делают звезды, которым это выгодно для репрезента; они туда чуть ли не свои деньги вкладывают. Все сделано на трансляцию — но люди же платят по 5000 долларов за билеты. Мы пришли — и толком не было ни видно, ни слышно ничего. Экраны были какие-то малюсенькие, их только часть зала видела. Когда Билли Айлиш пела, то слышны были разговоры пришедших, а не ее голос.

Вот тебе и американский продакшн! Чтобы было все хорошо, тебе нужно стать суперзвездой. Именно поэтому, я считаю, вся новая школа в Америке поет под плюс — потому что там, где они начинают, невозможно по-другому. Об тебя там вытирают ноги. Легче включить плюс и просто попрыгать. 

Пязок: А еще, кстати, русские более смекалистые и находчивые. Потому что в Европе иногда люди работают по инструкции: шаг вправо, шаг влево — ступор. У русских есть умение не по инструкции действовать — и они не впадают в панику, если что-то идет не так.

Прямо сейчас Little Big стали частью российской эстрады. Вы следите за ней как-то при этом?

Прусикин: Не слежу, не считаю это нужным и полезным — таково мое личное мнение. Мы всегда остаемся собой: мы не стараемся работать с какими-то аудиториями, попадать в эфиры. Тот же самый «Skibidi» — это не детская песня, там по факту поется о сексе, и в клипе даже есть постельная сцена. Да, она выглядит странно — но мы любим, чтобы выглядело все странно. Это такой мюзикл: с драками, с алкоголизмом — и так далее. Мы изначально для подачи выбрали юмор, комедию. Почему? Потому что я обожаю комедию. Это не значит, что мы несерьезно относимся к музыке; каждый из нас с юности этим занимается. Просто комедия дает нам выразить то, что мы хотим сказать, наиболее точно. При этом сейчас очень крутое время: до этого, по сути, шоу-бизнеса толком не было, он сейчас лишь начинает становиться на ноги. Люди становятся богатыми — и я говорю не только про артистов, а и про прокатчиков, продюсеров, саунд-продюсеров, режиссеров клипов. Появляются продакшны, которые начинают с клипов и переходят, например, в сериалы. Это новые люди, которые по-другому думают. Все мы за последние годы по факту и создали этот шоу-бизнес — и это очень круто. И интересно, куда он разовьется — а развивается он очень быстро.

Почему сейчас американцы активно ищут, как выйти на российский шоу-бизнес? Потому что здесь появились деньги. Это огромная страна, на которой можно зарабатывать. К нам просились несколько известных на весь мир артистов, чтобы сделать совместный трек. Нам нужен больший заход в Америку — а им нужна Россия. Уже никто не думает, что в России какие-то дремучие люди: все понимают, что тут не ходят медведи зимой в ушанках, а пьют здесь меньше, чем во Франции, например. И все увидели, что рынок есть.

Пязок: Мне нравится, что сейчас стало появляться очень много ребят, которые делают интересные клипы. Российские работы выросли так, что на любом фестивале в каждой номинации примерно два–три российских клипа из десяти. Единственное что — они делают крутую, красивую, артовую картинку, но мне не хватает того, чтобы они делали это более доступно. На подумать — супер, для фестивалей — супер, а чтобы цеплять массы — чуть-чуть не хватает здесь более мейнстримового подхода. Но в целом и рук, и мозгов хватает — и у нас, и в Беларуси, и в Украине.

Прусикин: Я даже больше скажу: у постсоветского пространства в данный момент огромный шанс стать мировым лидером в клипмейкинге. Как Америка в рэпе, например.

Давайте закончим «Евровидением». Обидно, что из-за коронавируса обломалась ваша поездка на конкурс?

Прусикин: Слушай, по факту нам ни горячо, ни холодно: мы в этой ситуации на выигрышных позициях. Для нас не было самоцелью поехать на «Евровидение», это был скорее прикол. Вот я прямо так и говорил: «Давай отошлем —  прикинь, нас возьмут? Вот будет весело!» И нас взяли. Мы написали эту песню просто так, не под «Евровидение». Мы сделали клип, он зашел — и стал самым просматриваемым клипом за всю историю официального канала конкурса. «Евровидения» не случилось, а мы уже в истории! Исхода лучше, честно говоря, я бы не придумал.