Как проходили квартирники Цоя, БГ и других
В середине 1980-х, во времена особенно ожесточенных гонений на рок-музыку, квартирные концерты стали чуть ли не единственной возможностью для музыкантов выступать и зарабатывать. Это касалось как и признанных официозом исполнителей — Александра Градского, Александра Розенбаума, Юрия Лозы, — так и звезд подпольного рока: Бориса Гребенщикова, Майка Науменко, Виктора Цоя и других. «ИМИ.Журнал» поговорил с организаторами московских квартирников в СССР: Вадимом Суровцевым-Бутовым и промоутером, главой лейбла «Отделение Выход» Олегом Ковригой.
Почему квартирники были важны
Ценность квартирников — в конкретном опыте и художественном исполнении в данное время в данном месте. Я большой поклонник оперы и оперетты и могу сказать, что в серьезной музыке, не фонограммной, важное значение имеет конкретный хеппенинг — то же самое относится и к рок-музыке. Кстати, бывший участник «Аквариума», «ДДТ» и не только Сергей Рыженко рассказывал, что, когда Цой у него останавливался, он прогонял Виктора по гимнастике Стрельниковой, чтобы он не лажал. Отец известной пианистки Елены Осетинской Олег натаскивал в Доме культуры Гребенщикова и Науменко, ведь, по сути дела, рок-музыкант тоже использует голос как музыкальный инструмент, а гитару — как аккомпанемент.
Ценность квартирников заключалась в том, что авторам, которым жизненно необходимо было где-то играть, была предоставлена такая возможность. Трудно представить, но в 1980-е независимым музыкантам практически нигде нельзя было выступать.
Как становились организаторами квартирников
По сути дела, я вовлекся в организацию концертов волею обстоятельств. Я учился в Московском гидромелиоративном институте на 5-м курсе. У нас сложился небольшой рок-актив: друзья жили в общежитии, наезжали периодически в Ленинград, познакомились с Майком и другими музыкантами и стали устраивать концерты. Первая пара концертов состоялась у нас в вузе в лаборатории гидравлики в актовом зале. Все это сопровождалось проблемами с комсомолом: организаторы продавали билеты по 2 рубля, а потом начинались расследования — кто получал деньги, кто все организовывал. Мы все, конечно, говорили, что никто никаких денег не получал. Было серьезное давление со стороны комсомола, чуть ли не до ОБХСС все доходило.
Наконец, в январе 1986 года главный организатор всего этого движения Коля Вишняк, который потом три года играл в группе «Манго-Манго», говорит мне: «Слушай, Вадик, я слышал, у тебя же квартира пустая». Откуда он это услышал, я не знаю, но действительно: мама с ноября 1985 года была за границей, отец, работавший в Ираке инженером-гидротехником, в очередной раз уехал еще раньше. И вот 14 января 1986-го у меня состоялся первый квартирник Майка, а потом — Гребенщикова, Градского, Кинчева и других. Последним, кто выступал в моей квартире, был Юрий Лоза в августе 1986 года, а предпоследним был Цой — тоже в августе. Всего за эти 7 месяцев у меня состоялись 11 квартирников.
Я занялся организацией концертов, потому что охота было что-то послушать. Какое-то время можно было делать электрические концерты, и они проходили. А весной 1984 года кто-то в нашем руководстве, партии-правительстве, что-то понял, и власти стали активно брать, хапать музыкантов. Наиболее показательный пример — это концерт «Браво» на Алтуфьевском шоссе, когда музыкантов арестовали и доставили в местное отделение милиции. После этого все поняли, что делать электрические концерты пока невозможно и небезопасно. Так начались квартирники, и это была совершенно вынужденная мера, всем хотелось электричества, но это было невозможно.
Первый квартирник, который я сделал, было выступление Сили (Сергея Селюнина), лидера группы «Выход», в коммуналке у моего друга Жоры Ремизова. Это было весной 1984 года, там была совершенно прекрасная атмосфера. Потом был долгий перерыв до января 1985-го, когда мы устроили подряд два квартирника Майка с Цоем. И до марта 1988 года я поучаствовал в организации нескольких десятков «левых» концертов, как электрических, так и квартирных.
Организация квартирников, система оповещения
и конспирация
Организационными вопросами занимались мои друзья Николай Вишняк и Сергей Кудашев. Они ездили в Ленинград, ходили в «Сайгон», договаривались с артистами о приезде. Я же всех принимал здесь. Хозяин квартиры — это была своего рода должность, информация распространялась строго по знакомым. Моя работа была разновидностью индивидуально-предпринимательской деятельности, которая в СССР уголовно наказывалась. Поэтому, естественно, все осуществлялось строго через хорошо знакомых, проверенных людей со схожим менталитетом и интересами.
Если надо было собрать народ, но я видел, что человек ничем подобным не интересовался и к тому же у него не было 5 рублей за вход, я его не приглашал. У меня был список из 20–30 знакомых, я их обзванивал — и в процессе выяснялось, кому это интересно, кто может, кто не может.
Было такое убеждение, что квартирные концерты — это такая мышиная возня, которая неинтересна органам, поэтому никто не шифровался во время телефонных разговоров, обо всем говорилось прямым текстом.
Концерты устраивали разрозненные группы энтузиастов, которые фактически друг с другом не пересекались. У нас главным был Илюха Смирнов, который был главным редактором журнала «Урлайт». По всем этим концертам он был, можно сказать, нашим вождем. Смирнов договаривался с артистами, а я — со зрителями. У меня всегда было много хороших знакомых, поскольку я был очень общительный. Мне очень хотелось, чтобы друзья и приятели услышали все эти прекрасные вещи.
Мы созванивались, люди приходили. Никакой конспирации поначалу не было, она случилась потом, но никакими кодовыми словами я не пользовался. Было понятно, что власти все и так знают и что не особо мы им со своими квартирниками нужны. Тем не менее я стремался — когда на Мамонова пришли из Рок-лаборатории, я напрягся. Или когда на Шевчуке были незнакомые люди, я тоже насторожился, еще в метро отсек их, а оказалось, что это друзья друзей.
Стоимость билетов и гонорары
Я, кроме Лозы, ни с кем о деньгах не договаривался, поэтому не знаю, какая у кого была ставка. За первые два концерта я ничего не получил. Затем попросил соорганизатора Вишняка, чтобы он мне давал какие-то деньги, и где-то по 20 рублей за концерт я имел. Сам Вишняк собирал по 5 рублей с человека. И если в среднем на концерт собиралось 40 человек, то в итоге рублей 200 выходило.
Гонорар Лозы составлял 50 рублей, хотя до алкогольной реформы Горбачева Юрий брал по 25. Я ему выдал 50 из своих, а с аудитории собрал мелочью 150 рублей. В те годы это была зарплата старшего инженера. И как раз через час после того, как все закончилось, и пока я пересчитывал выручку, в дверь позвонила милиция. Ее вызвали соседи, но я успел высыпать заработок в шкаф. В итоге у меня на руках оказались 100 рублей.
На квартирниках, где я не выступал организатором, а только помогал, я брал себе, скажем, 25 рублей из 200, еще рублей 50, думаю, получали мои товарищи Вишняк и Кудашев, остальное шло артистам. Каждый собирал деньги со своих знакомых, чужаков не было.
Скидывались по рублю. У нас было по рублю! Это уже потом представители следующих поколений брали по трояку. По 5 рублей считалось дорого, хотя это скорее более адекватная цена, поскольку наша позиция честных, благородных и бескорыстных ребят, наверное, была не совсем правильной.
Мы друг другу записи переписывали всегда бесплатно, а Сашка Агеев, который потом стал директором Рок-лаборатории, писал за деньги, но в таком количестве, что это расходилось по всей стране.
Гонорар артиста за участие в квартирнике составлял 25 рублей, и это был стандарт, причем не только по Москве, а вообще по стране. Это были нормальные деньги. Моя зарплата инженера тогда составляла 110 рублей, так что четвертак за день были очень хорошие деньги, ведь все музыканты были нищие.
Впрочем, к концу 1987 года концертная ставка артиста выросла до 40 рублей: в стране была инфляция. Дорога если оплачивалась, то не мной: я платил только четвертак за выступление. Больше всего я заработал на концерте «Зоопарка» в ДК МЭИ, когда я собрал со зрителей то ли 120, то ли 130 рублей, принес их Илюхе Смирнову, а тот говорит, что деньги уже уплачены музыкантам «в белую». Я говорю: «А что мне делать с этими?» «Ну, оставь себе». Так что бывало, что зарабатывал. А бывало, и в минус влетал.
Мой самый большой влет — это 170 рублей на концерте «Среднерусской возвышенности» в общежитии ВГИКа. А на квартирниках можно было заработать какую-то смешную сумму, а можно было влететь. Они были не про деньги, а образом жизни. Я называю это слаломом в темноте. Я это делал, потому что хотел.
Разумеется, надо было платить артистам. Я позвал человека, я должен ему заплатить, а вот соберу я людей или нет — это уже мои проблемы. К тому же приходила куча друганов, с которых денег собрать было нельзя. Как-то раз Башлачев после концерта у меня поинтересовался, собрал я или нет. Я говорю: «Собрал, даже мне немножко осталось». Он мне: «Ну и слава богу».
Проблемы с властями и соседями
Соседи жаловались, только когда я громко слушал музыку и на то, что много народу ко мне ходит. Однажды в жаркий день на балкон вышли покурить человек 10, соседи были недовольны. А так какой шум от акустики? Все проходило достаточно спокойно. Хотя, помню, в апреле 1986 года я пошел на концерт Гребенщикова в Барыковском переулке. Я туда пришел, сел, а концерт не начинается. Я подумал: мол, я такой крутой, не хватало мне еще ждать концерта, и ушел. А потом туда приехала милиция, и всех пришедших увели в автобус.
Я перестал проводить квартирники, потому что у меня не было в этом материального интереса, ведь я всю жизнь был сыном обеспеченных родителей. Мой интерес был чисто спортивный, творческий. Еще же я понимал, что если продолжу эту деятельность, то меня начнут таскать по всяким инстанциям.
Когда после квартирника Лозы меня вызвали к участковому (я тогда хорошо подготовился, консультировался со знакомыми юристами, правда, подготовка моя не понадобилась), стало очевидно, что если это будет повторяться, то и вызовы подобные не утихнут. К тому же родители работали за границей, и если бы я себя плохо вел, то их могли оттуда отозвать, этого я тоже немного опасался.
При этом стремительно шел процесс демократизации, и у героев русского рока пропала потребность в квартирниках.
Нас, конечно, пасли, но поскольку мы были мелкие тараканы, нас редко трогали. Периодически, конечно, кого-нибудь приглашали на беседы. Мой знакомый Юрка Непахарев разводился с женой, и ему прямо в загсе говорят: «Пройдите в соседнюю комнату». А там товарищи из КГБ — мол, у нас есть к вам вопросы, и начинают спрашивать про концерты «Зоопарка» и так далее.
У другого приятеля, Сашки Несмелова, соседи были тренированные, поскольку тот любил очень громко слушать западную музыку, так что на квартирные концерты они не реагировали.
Лично меня никто в милицию не вызывал. Во-первых, мы предохранялись, во-вторых, я считаю, мне везло. Первый раз милицию на концерте я увидел на выступлении Ника Рок-н-ролла в конце 1980-х, куда я пришел как зритель. И то никого не винтили, просто проверили документы. Доносы случались.
Когда на нас заявили из Рок-лаборатории по поводу концерта Мамонова, то писали: «Устраивали квартирные концерты, которые сопровождались пьянством, непристойным поведением». У нас была своя компания, мы были оголтелые, нам советская власть не нравилась. Мы шли своей дорогой, кто-то к нам был лоялен, а кого-то мы сильно раздражали.
О Викторе Цое
Цой выступал в моей квартире 3 августа 1986 года, и к тому моменту широкой популярностью он еще не пользовался. На меня он произвел впечатление человека восточной культуры, очень сдержанного, а также парня, готового в случае чего дать отпор.
В советском обществе, как ни странно, уровень агрессии в обществе был выше, чем в современном, и на людей, выделявшихся из общей массы, многие реагировали остро. А Цой явно выделялся.
Была жаркая погода, и человек 40 точно было. Проходило все довольно лениво — наверное, это было не самое удачное время для концерта. Цой качественно, профессионально сделал работу, но какого-то особого драйва не было, в отличие от концерта Гребенщикова в феврале, когда все пришли с мороза правильно настроенные.
У Кинчева и Башлачева была экспрессия, у Цоя же — монотонная и ритмичная программа, по крайней мере на тот момент. Сел, отработал, потом сделал перерыв, посидел на кухне, попил чаю. Мебели не было, Цой в углу сидел у трубы — есть известная фотография Игоря Мухина, который тот концерт снимал. И на пути назад Игорь его тоже снял — в 217-м автобусе, который до сих пор сюда ходит от «Кантемировской». Знаменитая фотка у входа в метро тоже была сделана в тот день. Предполагаю, что Цою выплатили около 150 рублей, но сам я при этом не присутствовал и не знаю точно.
Через год после квартирника Цоя у меня, в мае 1987 года, моя беременная жена ходила на концерт «Кино» в Зеленый театр, где снимался фильм «Асса», и тогда Цой уже воспринимался как настоящая звезда.
12 января 1985 года в моей квартире состоялся концерт Майка и Цоя. И это было совсем другое по восприятию событие, чем предыдущий квартирник Сили в коммуналке, к которому я имел отношение, поскольку Майк был национальный герой, наш кумир, а Витю все воспринимали как просто хорошего автора.
Никто не знал, что Цой станет рок-звездой, тогда он был просто хорошим парнем, открытым, приятным. Потом говорили, что он, мол, зазнался, но ничего подобного тогда не было. Сразу после концерта у меня мы стихийно договорились о втором квартирнике, который прошел на следующий день у Шуры Несмелова.
Гонорар составил 50 рублей на двоих, половина Майку, половина — Цою. Расплачивались мы с ними, запершись от всех в ванной, об этом вечере я подробно рассказал в своей книге «Что я видел». После концерта никто не расходился, народ общался и выпивал. Это было обязательно, поскольку я по образованию химик и одно время получал 10 литров спирта в месяц как заместитель заведующего лабораторией.
Лучшие квартирники
Гребенщиков, Мамонов и Майк. Но я фанат Науменко, потому и вношу его в список, хотя концерт, честно говоря, был неудачным, простеньким. А Цой — это лето и работа. Именно такие воспоминания остались: приехал профессионал и сделал свою работу, спокойно, размеренно, замкнуто, сдержанно, не распыляясь ни на кого, не выходя из образа.
Для меня главный квартирный артист — это Петр Мамонов. Мы недавно издали на виниле его квартирные записи («Мамонов 84–87»), и Петя потребовал, чтобы мы убрали весь его искрометный конферанс, правда, одно матерное слово все же осталось. Когда я его видел в последний раз, он мне предъявил за строчку «Немытые кастрюли, а в кастрюлях [ничего]». Но ничего, после нашей смерти потомки издадут все как надо.
Башлачев был, конечно, очень крут, но мне почему-то больше нравилось слушать его записи самому в одиночестве, о чем я ему и говорил. Ну и, конечно, очень памятный квартирник — это Хвост (Алексей Хвостенко) с Леонидом Федоровым в 1995 году. Это, конечно, совсем другое время, но выступление было ярким. Кстати, состоялось оно в квартире того же Шуры Несмелова и его жены Марины Тергановой на Варшавке. Маринин папа был выдающийся ученый, поэтому квартира там достаточно большая. В ней и Башлачев, и Шевчук, и Кинчев играли, но в те годы видеокамер у нас не было, а в 1995-м появилась, и теперь эту видеозапись и эту квартиру могут посмотреть все.
Сегодня никакой ностальгии по квартирникам у меня нет. Когда стало можно выступать, таких концертов практически не стало, и слава богу.